© 2004 г.

(Швеция)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Шведская историческая наука привлекала внимание российских историков чаще, нежели историография других малых западных стран, и чаще, чем внимание ученых из иных крупных стран мира ¹ . Поэтому естественно внимание к осмыслению самими шведскими историками настоящего времени развития своей науки. Последним по времени исследованием в этой области явилась докторская диссертация Х. Гуннериуссона "Историческое поле. Шведская историческая наука с 1920-х годов по 1957 г." ² Упсальский историк опирался на теории французского социолога Пьера Бурдье, известного и в современной России. Х. Гуннериуссон применил, в частности, введенные французом понятия "интеллектуального поля", "социальной сети", "символического капитала", под которыми имеются в виду личные и групповые взаимоотношения внутри ученого мира, взаимные оценки и научные репутации, отложившиеся в частной переписке, в официальных отзывах и протестах, автобиографиях, справочных статьях, воспоминаниях и некрологах.

Учитывая высокую сохранность письменных источников в Швеции как невоевавшей стране, именно шведское "историческое поле" позволило моему молодому коллеге собрать весьма обильный урожай. Уверен, что с тем же научным аппаратом возможно более глубокое постижение внутринаучных противоречий и российской исторической науки. Их далеко не всегда можно свести, как то делали историки-марксисты ³ , к идейно-политическим разногласиям, хотя такие и существовали. Благодаря новаторскому исследованию Гуннериуссона малый шведский цех историков оказывается, пользуясь понятием из области генетики, своего рода мушкой-дрозофилой. Вместе с тем многие выводы шведского историка являются азбучными истинами для людей, прошедших школу исторического материализма.

А. С. Кан, доктор исторических наук, профессор Упсальского университета (Швеция)

Шведская историческая наука в XX столетии пережила две крупные перестройки. С одной стороны, она отвергла традицию XIX в. - националистический взгляд на историю. С другой - в историческую науку широко вторглась социальная теория в са-

Перевод со шведского В. В. Рогинского.

¹ См., например: Историография нового времени стран Европы и Америки. М., 1967, гл. XVII.

² Gunneriusson H. Det historiska faltet. Svensk historievetenskap fran 1920-tal till 1957. Uppsala, 2002, 275 s.

³ Кан А. С. Шведская историография в XX веке (особенности и этапы). - Вопросы истории, 1971, N 11, с. 81 - 96.

стр. 65

мом широком смысле слова. Речь идет, впрочем, о двух различных и взаимосвязанных процессах, происходивших в разное время.

В начале XX в. верхний слой корпорации историков был значительно более сплоченным, чем впоследствии, и эта сплоченность нарушалась только осложнениями, которые чаще всего порождались соперничеством из-за профессорских мест. Однако по мере нарастания в 900-х годах вражды между консерваторами-националистами и их демократическими противниками ⁴ переплет общественных связей - "социальные сети" - пускался в ход как оружие в борьбе за власть на "историческом поле".

Медиевист Лауриц Вейбуль (1873 - 1960), профессор Лундского университета, взялся за разрушение значительной части той исторической картины, которая была создана до него. Вейбуль считается одним из главных создателей собственной школы в шведской исторической науке. Он оппонировал не только тому, что было сделано раньше, но также и той истории, которая в 1920-х годах и позже создавалась его коллегами. Критика, какой он подверг стокгольмского медиевиста-националиста Свена Тунберга (1882 - 1954), разделялась большинством коллег Вейбуля, включая даже националистов. Между тем неверно было бы считать, что противоречия между Вейбулем и Тунбергом были выражением консервативно-националистического сопротивления первому. Мои предшественники считали именно этот фактор отличительной чертой указанного противостояния. Я же со своей стороны хотел бы подчеркнуть, что упомянутое сопротивление вообще было не особенно сильным. Наоборот, многие очень высоко оценивали и его младшего брата Курта Вейбуля 1886 - 1991), профессора в Гетеборге. Образ одиноких и в научном отношении прогрессивных братьев Вейбулей, противостоящих закоснелому исторического сообществу, возник позднее. Главной целью этого образа было легитимировать то господствующее положение, которое первое и второе поколения учеников Вейбуля заняли в своей отрасли науки. Имя "Вейбуль" обрело значение положительного символа, им пользовались те, кто мог и хотел именовать себя "вейбулианцами".

Новые противоречия стали нарастать на протяжении 1930-х годов. Одной из их причин стало возникновение исторического журнала "Скандиа" ("Scandia") в 1928 г. в Лунде. "Хистуриск тидскрифт" ("Historisk tidskrift"), единственный до тех пор профессиональный журнал историков, контролировался Свеном Тунбергом, с которым Вейбуль не хотел иметь дела. Позднее журнал перешел в руки Нильса Анлунда. У него была та же выучка, что у Тунберга, и он тоже служил в Стокгольме. При этом Тунберг и Анлунд не были друзьями. Между тем "Скандиа" позволял молодым историкам - протеже братьев Вейбуль - распространять свои научные воззрения в сфере истории. Тем самым журнал занимался важным делом, акцентируя внимание на противоречиях, которые в противном случае остались бы в тени. Эти противоречия выявлялись по мере того, как Анлунд вступал в спор с молодыми выходцами из вейбулианского семинара по поводу тех или иных исторических событий. Кроме того, из-за своей горячности и прямоты Анлунд постоянно попадал в конфликтные ситуации. Вейбуль же поддерживал своих приверженцев путем научного руководства, даже и после того, как они остепенялись, предоставляя им страницы журнала, полностью им контролируемого.

Начиная с конкурса за место профессора в Упсале в 1941 - 1942 гг., равновесие между обоими лагерями в историческом ремесле изменилось довольно радикально. Эрланд Йерне, профессор в Упсале, был настроен довольно националистически. Он был сыном очень известного в свое время и за границей профессора истории Харальда Йерне (1848 - 1922). Йерне-младший действовал все же по собственному усмотрению, когда он в качестве эксперта проголосовал за одного из кандидатов противной стороны на профессорскую должность в упомянутом конкурсе. Благодаря

⁴ Хадениус С. Шведская политика в XX веке - конфликт и согласие. Пер. со швед. Стокгольм, 1997.

стр. 66

влиянию и решимости Э. Йерне ученик К. Вейбуля, Эрик Ленрут (1910 - 2002), стал профессором в Упсале несмотря на конкуренцию местных кандидатов.

Ни один из профессоров исторического факультета в Упсале после этого не был склонен по-старому готовить историков во вкусе стокгольмских профессоров. Упсала даже стала более сильным оплотом для подготовки новых вейбулианцев, нежели сам Лундский университет. Со все увеличивающимся количеством доцентов, прошедших через вейбулианские семинары, историческое сообщество поляризовалось. Семинар Стуре Булина (1900 - 1963), ученика Л. Вейбуля, выпустил будущих доцентов больше, чем какой-либо иной. В сочетании с невозможностью в 1940-х годах замещения профессорских мест это привело к нарастанию напряженности в среде историков. Когда в 1950-х годах новые назначения пошли бурным потоком, соперничающие стороны стали изо всех сил использовать свои социальные и личные связи. Предпочтительные возможности для этого имела относительно большая группа историков из семинара Булина и те, кто присоединился к их группе. Эти историки смогли воспользоваться своей густой и действенной сетью связей на "историческом поле". Раз за разом они добивались назначения таких экспертов в составе соответствующих жюри, с которыми были лично знакомы. Когда же они сами становились профессорами, то в свою очередь могли помогать тем, кто входил в круг знакомых и разделял их оценки.

Дело между тем было не просто в том, что выпускники определенного семинара при всех условиях поддерживали друг друга. Научные школы Вейбулей и Йерне не совпадали с фактическими "клубками" личных взаимоотношений, даже если это могло быть верно в отношении учеников Вейбулей. Внутри вейбулианской школы имелось две точки зрения на свою школу. То же самое подмечалось и у школы Йерне. Та и другая представляли собой, с одной стороны, научные школы, а с другой - социальные группы, иногда они перекрывали друг друга, иногда нет. На национально мыслящем полюсе исторической науки приток доцентов не был столь же велик, там в основном более старые и заслуженные историки вели неравную борьбу. Когда эта неравная борьба дала перевес вейбулианцам, то довольно быстро была завоевана такая позиция, как правление Шведского исторического общества, и благодаря этому контроль над "Хистуриск тидскрифт".

Другие учреждения также были завоеваны новой властной элитой внутри исторического цеха. И все это было следствием сдвинувшегося баланса сил в исторической науке, ведь руководящие посты в соответствующих учреждениях также занимались профессорами. Примером может служить Комиссия по гуманитарным исследованиям, которая занималась распределением исследовательских грантов. Это привело к тому, что прежняя гегемония националистов "на поле" историков не только была сломлена, но и почти полностью сокрушена. Большинство должностей профессоров было занято исследователями, которые считали прежнюю историографию плохой. Больше нельзя было строить свою карьеру в исторической науке, подчеркивая например значение патриотического чувства в истории. Со временем положение правых националистических историков оказалось подорвано. Их слабеющее положение описывалось до меня, исходя из борьбы между различными "узлами" социальных связей. Между тем недостаточное внимание обращалось на то, что само шведское общество в изучаемый период переживало изменения. Поэтому интересно хотя бы попытаться обсудить соотношение перемен на "историческом поле" с указанным более общим процессом, с другими полями общественной деятельности.

Порой спорят о том, ведут ли историю вперед отдельные лица, или действуют факторы структурных изменений. Но это кажется беспредметным, так как речь идет о различных измерениях одного и того же процесса. Эти измерения, скорее всего, являются способом структуризации различных представлений об истории, выбором той или иной перспективы.

Крупным предметом спора на "историческом поле" в изучаемый период было место национальной перспективы в исторической науке. Общий идеологический кли-

стр. 67

мат с 1930-х до 1950-х годов в целом был весьма бурным, и это прямо затрагивало вопрос о ценности и пригодности националистической модели объяснения шведского исторического процесса. Решающим для изживания националистического подхода был идеологический климат, сложившийся в итоге второй мировой войны. Тут можно говорить о "формативном моменте", т.е. о формирующем факторе, вступающем в действие тогда, когда имеет место тот или иной политический кризис. Исход второй мировой войны стал таким "формативным моментом", и отныне "историческое поле" уже было непохоже само на себя.

По мнению западногерманского историка Мартина Бросата, война сломила консервативное и националистическое сопротивление либерализму, в частности через сильно подорванное национальное самосознание, немцев в первую очередь. Исход второй мировой войны привел к тому, что определенные "стратегии" на историческом поприще оказались предпочтительнее других. Националистически ориентированная историография не принадлежала к выигрышным стратегиям. Правые националистические историки, впрочем, отнюдь не представляли собой маргинальную группу внутри исторического цеха. У них все еще было большинство среди профессоров. Таким образом, общественные изменения интересны и важны историку для понимания своей исторической науки. Если мы хотим понять шведскую историографию в XX столетии, то мы должны понять идеологическое развитие того времени. История является не только попыткой описать то, что произошло, но также попыткой, сознательной или нет, отразить и то, что происходит во время самого историка. Поэтому шведская историография второй половины XIX в. отвернулась от националистических построений, обычных для первой половины века. К тому же многие историки-националисты, принадлежа к определенной группе внутри общества, считали себя обязанными в различных ситуациях "легитимировать" националистические взгляды на историю и общество. Их националистически мыслящее окружение ожидало от них аргументации в пользу названных воззрений.

Для подтверждения этого предположения кажется плодотворным ближе присмотреться к разным обществам и мероприятиям, в которых действовали эти историки. Подобным примером послужил бы "Каролинский союз" - объединение тех, кто занимается эпохой шведского великодержавия, т.е. эпохой трех королей Карлов. Здесь историки общались с другими уважаемыми в обществе деятелями, например спонсорами самого союза. В исследуемый мною период "Каролинский союз" был настроен националистически. Доклады на его заседаниях были часто националистическими не только в историческом плане, докладчики также выражали свои суждения о современной им политике.

Другим примером объединения ученых, где национально мыслящим историкам принадлежало видное место, был консервативный дискуссионный клуб "Брункеберг" в Стокгольме ⁵ . Клуб этот был не слишком примечательным, но он может все же служить удачным примером, отражавшим тогдашнюю ситуацию. Публика в нем состояла преимущественно из элиты делового мира, военных и ученых, в том числе историков. Американский социолог Чарлз Райт Миллс следующим образом определяет возможную роль историков в этой связи в своей книге "Властная элита": "Элита ("директорский корпус") больше говорит и слушает, чем читает и пишет". В составе элиты именно ученые выступают в качестве "читателей и писателей", а не ораторов и слушателей. Как пишущие люди историки из "Брункеберга" создавали преимущественно историю националистического толка. Изображая исторических действующих лиц борцами за дело шведской нации, они легитимировали национально-идеалистический взгляд на общество. Эта историография потреблялась представителями элиты, исповедовавшей тот же взгляд: военными, политиками и предпри-

⁵ Брункеберг - место (ныне в центре Стокгольма) сражения с датчанами, выигранного шведами в 1471 г. - Прим. ред.

стр. 68

нимателями, которые составляли остальной "Брункеберг". Их, "говорящих и слушающих", снабжали аргументами в поддержку того, во что они верили, а именно: история Швеции была населена людьми с подобными же воззрениями, как и у них самих. По крайней мере, одной из специфических функций историков в таком сообществе, как "Брункеберг", было поставлять доводы в пользу националистического мировоззрения.

Их карьеры, например того же Анлунда, уже были посвящены ("инвестированы") националистическому толкованию отечественной истории. В сочетании с окружением, ожидавшим от историка именно такого взгляда на прошлое, это мешало Анлунду пересмотреть свою историческую продукцию в менее националистическом направлении. Перед нами лучший пример правонационалистического историка перед лицом общественных изменений, с которыми он не в силах справиться ⁶ . Более молодые националистически настроенные историки, не успевшие накопить свой главный научный капитал до второй мировой войны, напротив, смогли изменить свою стратегию, поскольку еще не вложили основную часть своего научного престижа в националистическую историографию. Их молодость позволила им просто-напросто перейти к иному типу историографии. К примеру, консервативный упсальский историк Стен Карлссон (1917 - 1989) занялся социальной историей, используя количественные методы, что было бы совершенно чуждо например тому же Анлунду. Хотя Карлссон продолжал еще придерживаться прежних идеологических представлений, в его исторических трудах это мало просматривалось ⁷ .

Итак, перестройка стала результатом того образующего момента, который повлекли за собой итоги второй мировой войны. У историков более старшего поколения, которые строили свою продукцию на националистическом подходе, не было тех же возможностей выбора и отказа от своих взглядов. Они рисковали тем самым поставить на карту всю свою репутацию как историка. Им тогда пришлось бы признать, что модель объяснения, которую они применяли к истории, была хуже, чем та, что отстаивалась, прежде всего, вейбулианцами. Ужесточившийся климат в историографии не звал к такому образу действий. Историки, представлявшие национальный взгляд на историю, были, таким образом, связаны ценностной системой, которая все больше маргинализировалась вследствие политического развития в мире. Те историки, кому удалось обеспечить себе сильные позиции в своей области в тот период, были более предрасположены к происходившим общественным изменениям, чем историки, продолжавшие мыслить национальными категориями. У многих преуспевших историков были связи политического характера, которые вряд ли слишком были для них обременительны. Особенно те, у кого были контакты с социал-демократией, получили широкий доступ к министерствам и их руководителям. Публицистические связи также можно было использовать в собственных интересах на историческом поприще. Вообще же большая часть политической властной элиты была не из Стокгольма, а из других регионов страны. Таким образом, кажется возможным, что сеть социальных связей между, к примеру, южношведскими историка-

⁶ Шведский историк недооценил способность своего героя к обновлению устоявшихся взглядов. Анлунд как член Международного комитета историков первым среди своих соотечественников и коллег после Римского конгресса историков в 1955 г. посетил Москву в порядке подготовки очередного конгресса в Стокгольме в 1960 г., встречался с главой советского Национального комитета историков и, в частности, высоко оценил внимание журнала "Вопросы истории" к достижениям шведских историков (см. его письмо к А. П. Панкратовой 27 января 1956 г. - Панкратова А. М. Историк и время. 20 - 50-е годы XX века. М., 2000, с. 332). К сожалению, оба ученых ушли из жизни до конгресса. - Прим. ред.

⁷ Гуннериуссон здесь больше прав, чем думает: именно Стен Карлссон больше других шведских историков сделал для проведения нескольких советско-шведских симпозиумов по истории после 1973 г., преодолевая попытки своих не в меру пылких молодых коллег политизировать эти встречи и тем сорвать их. - Прим. ред.

стр. 69

ми-профессионалами ("академиками") и тамошними политиками была полезной для активных действий историков на своем поприще.

В вейбулианском взгляде на историю содержался элемент разрушения ("реконструкции") шведского национализма. Деконструкция была типичным примером того, что происходило в различных сферах культуры. Деконструкция служила новичкам орудием нападения на предшественников в своей сфере. Вейбулианская концепция исходила из того, что действующие лица в истории поступали рационально, руководствуясь волей к власти, исходя из перспективы власти, а вовсе не национальными мотивами. Это хорошо вписывалось в послевоенную эпоху упадка консервативной идеологии. Семинары Вейбулей внушили их участникам, что движущим в истории является фактор в виде воли к власти ("властная перспектива"). Сказанное, можно сказать, было решающим моментом, если мы хотим понять падение школы Йерне. С ее точки зрения историк должен был быть политически активным и обладать докторской степенью по истории. В традицию самого Йерне входило участие в публичной жизни. Дело не в том, что учеников Йерне - или других упсальских историков, которые были под его влиянием, - прямо призывали участвовать в общественных дебатах, а скорее в том, что вовлеченность в государственную службу или политику входила в их представления о призвании историка. Для понимания той ситуации, в какую попали правые историки-националисты в середине века, это очень важно. Сам Йерне является примером такого поведения, как раз благодаря своему увлечению политикой. Это отнюдь не значит, что все ученики Йерне отстаивали националистический взгляд на историю и были политически активны. Иногда они не делали ни того, ни другого, а иногда - и то и другое.

В вейбулианском идеале историки были нацелены только на ученую продукцию, а не на действия в иных сферах. Одновременно они были идейно предрасположены разрушать национальные модели объяснения, намерение, которому благоприятствовал дух времени. Независимо от того, как вели себя историки на историческом поприще, они действовали на многих "полях" одновременно. Даже вейбулианцы, которые в большей степени нацеливались на чисто академическую деятельность, были не свободны от связей с другими сферами. Однако эти связи были по своей природе таковыми, что не стали для них тяжким бременем, как это случилось у правонационалистических историков с их социальными контактами. К примеру, в течение прошлого века, особенно со времени второй мировой войны, полезнее было быть близким к социал-демократии и в идеологическом смысле, и в социальном. Между тем политическое влияние Правой партии (тогдашнее название Умеренной коалиционной партии) начало ослабевать еще со времен так называемого демократического прорыва ⁸ и продолжало падать весь изучаемый период. Политические сдвиги после первой мировой войны оставили правонационалистических историков в одиночестве на правом фланге, вместе с антидемократами. Положение националистических историков не стало легче от того, что в академических кругах, даже среди историков, встречались люди, открыто симпатизировавшие нацизму. Хотя в межвоенный период антидемократы-националисты и получили опору в обществе, противиться общественным сдвигам и одновременно заявлять себя националистом и демократом становилось все тяжелее. Это грозило прослыть врагом демократии. Правонациональные историки, таким образом, сохраняя верность своей идеологии, политически компрометировали себя.

По мере того, как националистические исторические взгляды оказывались во все более стесненном положении, у ориентированных направо историков исчезала база для дальнейшего воспроизводства правонационалистической истории. Национализм окончательно исчерпал свою роль среди правых политиков. Поскольку национа-

⁸ Демократические реформы 1918 - 1921 гг., проведенные под давлением рабочего класса и под влиянием Октябрьской революции. - Прим. ред.

стр. 70

лизм был лишь конструкцией, ее можно было сменить - во имя продолжения политической деятельности - на другие более подходящие. Либерализация шведской правой партии после первой мировой войны стала проблемой для правонационалистических историков: ведущие среди них вплоть до второй мировой войны притязали ведь на то, чтобы влиять на государственную политику. Правые же как партия зависели от общественного мнения. Сдвиги внутри него требовали отказа от внешнеполитического "активизма" правонационалистического толка ⁹ . Чтобы продолжать действовать на политической сцене, правым политикам приходилось считаться с общественным мнением и прочими политическими силами страны. Это создавало пропасть между ними и идеологически твердолобой националистически мыслящей группой, какую представляло собой большинство шведских историков с конца первой мировой войны и позднее. При желании можно в этой конфронтации крайне правых историков и умеренно консервативных политиков также видеть начало формирования сепаратной элиты политиков, отделенной от академической элиты. Иными словами, процесс профессионализации политиков принес определенные трудности "академикам", привыкшим к своему месту в формировании политики.

Здесь все же следует добавить, что и после второй мировой войны по-прежнему существовал спрос на исторические взгляды, опосредованные этими националистически мыслящими историками, но теперь, скорее всего, в социал- демократическом облике. По мере того, как социал-демократия завоевывала свои властные позиции, свою прежнюю радикальную риторику она заменяла на более национальную. Социал-демократия взяла на себя роль отца нации и поэтому должна была запастись национально направленной риторикой ¹⁰ . Правонационалистических историков не привлекала роль проповедников социал-демократических исторических воззрений, даже если соответствующие исторические взгляды тех и других в основе своей разнились не слишком сильно. Правонационалистические историки не смогли сохранить свои корни в обществе, свои общественные связи и составить действенный фронт против не националистической историографии, которая все чаще давала о себе знать внутри исторической науки. Товар, который поставляли правые националистические историки, больше не находил спроса.

Общество в целом двигалось в направлении, противоположном национализму, что означало еще большее отдаление от этих историков. При существующих партийно-политических тенденциях они рисковали быть воспринятыми как экстремисты. Сюда добавилось еще и то, что они были неспособны и даже не желали освободиться от исторических взглядов, которые сами же и сформировали. Короче говоря, националистические объяснительные модели в историографии исчерпали себя на идеологическом уровне, как бы ни развивались споры на "историческом поле". Но, как было показано, национально ориентированным историкам удалось в некоторых случаях успешно мобилизовать свои социальные связи, хотя расклад карт и не был в их пользу. Историки-антинационалисты тоже мобилизовали свои социальные связи. Им помогал политический попутный ветер, ибо их взгляды на историю больше отвечали преобразованиям в шведском обществе.

Можно сказать, что с конца 1950-х годов борьба против националистически настроенных историков завершилась. Конечно, они еще оставались и печатались, но не афишировали себя и больше не господствовали в исторической науке. Часто речь шла о преподавателях в провинции, лишенных влияния на более престижные учреж-

⁹ Имеется в виду реваншистская агитация части правых в пользу отказа от нейтралитета и блокирования с кайзеровской Германией против царской России. - Прим. ред.

¹⁰ Внимания читателей заслуживает докторская диссертация другого молодого упсальского историка -Осы Линденборг, впервые, по крайней мере в Северной Европе, систематически исследовавшей шведскую социал- демократическую концепцию истории собственной страны. Lindenhorg A. Socialdemokraterna skriver historia. Historieskrivning som ideologisk maktresurs 1892 - 2000. Uppsala, 2001. - Прим. ред.

стр. 71

дения. 1960-е годы можно рассматривать как промежуточный период. Создававшаяся тогда история шла в ногу со временем, но была довольно традиционной в своей планировке. Под этим имеется в виду, что вопросы, которые ставились перед историей, были не особенно новыми. Историю больше не объясняли под националистическим углом зрения, но речь все еще часто шла о прежней классической политической истории, за некоторыми исключениями.

Между тем после 1945 г. наступила золотая пора для общественных наук в целом. Экономическая наука и социология дают хороший пример дисциплин, получивших распространение. Под влиянием этих отраслей историческая наука тоже стала развивать свое теоретическое мышление, историки вплотную занялись историческим материализмом, чему способствовал и левый дух времени. Прежние дискуссии касались прежде всего методических вопросов, т.е. того, как лучше осуществлять критику источников. Можно сказать, что исторический материализм и теоретическое познание в 1970-е и большую часть 1980-х годов совпадали в условиях Швеции между собой. Это не означало унификации исследовательской работы. Часть историков чуралась теоретического мышления. С другой стороны, имелся довольно большой разброс в понимании исторического материализма. Материалистическое мышление возникало в научном сообществе стихийно и не было результатом политического манипулирования. Поэтому легко было обсуждать и критиковать исходные пункты теории, развивая их затем по своему разумению" ¹¹ .

К этим спорам примкнули затем более молодые историки, выделившие в дискуссиях те вопросы, которые считали важными. Одним из ранних примеров того, что исторический материализм и теория как таковая не были полными синонимами, являются начавшиеся в конце 1980-х годов дискуссии вокруг истории ментальности. Первоначально ее обсуждение вдохновлялось более ранними дискуссиями вокруг классового сознания, где заявили о себе британские историки. Но история ментальности выделилась в нечто самостоятельное, отделенное от исторического материализма. История ментальности не получила, правда, большого распространения, но она стала предвестником того, что произошло в 1990-е годы. В 1990-х годах шведская историческая наука испытала влияние большого количества теоретиков. Юрген Хабермас, Мишель Фуко, Пьер Бурдье и Джоан Скотт - это лишь некоторые из видных теоретиков, у которых появилось множество последователей в Швеции. Многие из этих последних - постструктуралисты, что является лучшим названием, чем менее определенное понятие постмодернистов. Последним понятием обычно пользуются противники новейшего направления исторических исследований. Постструктуралисты признают значение структур для общественного развития, но подчеркивают также и возможности индивида воздействовать на структуры. Судя по всему, в XXI в. исторические исследования будут придерживаться этого направления. Постструктуралистская линия просматривается еще яснее в таких жанрах исторической науки, как гендерная история и история социальных сетей (в том смысле, который в них вложил Бурдье). Жанры эти в настоящий момент принадлежат к наиболее развивающимся направлениям.

¹¹ Подробнее о шведской исторической науке до конца 80-х годов см. в статьях Т. А. Салычевой в кн. "Организация исторической науки в странах Западной Европы" (М., 1988) и В. В. Рогинского в кн. "Современная зарубежная немарксистская историография" (М., 1989). - Прим. ред.

Permanent link to this publication: